Толком никто не помнил, как его звали и когда он появился на складе.

Старшая кладовщица Лида Серебрянская вернулась из отдела кадров розовая от злости. Трое цыган, грузчики бригады, посмеивались и выпытывали, «кому не тому дала»? Складские знали: Лида человек настроения, пока не выговориться, не подходи. Та шумно втиснула грузное тело за рабочий стол к накладным и отчетам, набычилась, сердито барабаня по предплечью толстыми пальцами в золотых перстнях, и покусывала ярко накрашенный рот. Напротив за придвинутым столом заполняла ведомости соратница по складскому делу и подруга Таня.

– Ну, что там у тебя? – наконец, спросила она. Глаза ее смеялись.

– Посмеешься, когда тебе уголовник глаз на ж… натянет! – проворчала Лида.

Таня Лопаснина не спускала подруге ее капризы и больно цепляла за несносный характер. «Ну, все плачьте! Муж с утра не приласкал нашу Лиду! С таким настроением сидела б дома!» «С твоим языком, Тань, тебе б в депутаты!» – фыркала Лида, но смирнела. Женщинам было по тридцать. Обе при мужьях и детях, то есть в порядке. Вместе работали лет десять.

Таня не торопила. Наконец Лида в сердцах оттолкнула бумаги. Ее жирная грудь в треугольнике воротника синего спецхалата возмущенно заколыхалась.

– Представляешь, этот козел, Ушаков… – дальше прелюдию из многоступенчатых выражений для начальника отдела кадров продолжало незамысловатое сообщение: к ним на склад из милиции определили бывшего уголовника. Тот сидел с малолетства, специальности не имел, на работу его нигде не брали, а район образцовый и распоряжением мэра города, «главного бандита», урок, желающих честно…

– А почему к нам-то? – перебила Таня.

– Потому что у нас два кладовщика и три грузчика. Все на виду…

Таня охватила мысленно «площадя добра», как выражалась Лида: цистерны бензина для разнокалиберного транспорта комбината; бочки лака более двухсот сортов, краски в порошках и емкостях, словом, все полезные химикаты, даже мешки муки для добавок в цемент строительных бригад. Было чем поживиться.

– Где же у них мозги? – потрафила Таня.

Лида вытирала салфеткой поплывшую тушь под глазом. Она опустила зеркальце.

– Ничего, сильно не развернется! Все украдено до нас!

Подруги считали всех сидельцев шпаной. «Просто так не посадят!» Поэтому, когда на следующее утро пришел тот самый и назвался, они настороженно уставились на мужика.

Он ждал. Молчали и женщины. Если бы их тут же спросили, во что он одет, они бы не ответили. Что-то темное. То ли флотский бушлат. То ли куртка. Кладовщицы не назвали бы и его возраст: тридцать или пятьдесят. Острый подбородок. Неуютный взгляд. Очевидно, он знал это и без надобности не смотрел в лицо. Все – за спину.

Первой расхрабрилась Лида.

– Вася! – гаркнула она.

На зов в проеме двери, громыхая растоптанной кирзой, возник смуглый цыган в ношеной армейской плащ-палатке и в брезентовом фартуке. На голове капюшон.

– Иди с ним! – сказала кладовщица новенькому. – Вася, дай, во что переодеться.

– Обязательно наденьте фартук! – добавила Таня. – Сейчас грузят муку. А там крысы.

Мужик едва кивнул. То ли в благодарность, то ли из вежливости.

   – Глянь, на людей не смотрит! – фыркнула в след Лида. – Гордый, что ли?

   – А что ты ему тычешь! Мальчик он тебе, что ли.

   – Ну да, министр! – надулась Лида.

Разжиревшие на складской муке, огромные, как кошки, серые крысы лениво валились из мешков в ноги грузчикам, на грудь, на голову. Спасал капюшон и фартук. Таня называла крыс «домашние ондатры». Цыгане коренастые, кривоногие, губастые, как Яшка Цыган из «Неуловимых», и похожие, как братья. Хмельные глазки весело блестят. Если окликали бригадира Васю, оборачивались все трое. И не разобрать, кто Вася. Они хохотали, лопотали на своем, матюгались и брезгливо отлягивались от грызунов.
  
 От нечего делать заезжие водители гоняли крыс. Азартное и опасное развлечение. Крысы были дружные, а раздразнить – свирепые. Как-то грызун посреди склада, словно кошка, умывался от муки. Из озорства и для хохмы один ухарь с разбега зафутболил крысу. Хотел добавить. Зверек шмякнулся об пол, подскочил, словно, резиновый, вперед и вверх, метя в глотку весельчака. Разогнался и прыгнул еще. Водитель, отчаянно матерясь, отмахнулся. И ходу, озираясь и спотыкаясь. Рассвирепевшего грызуна остановили хохотавшие грузчики: с двух сторон шагнули наперерез.

Одно время на складе завели кошку. Но забыли и заперли ее на ночь. Никто ее больше не видел. Капканы и ловчие приспособления не помогли: крыс не убыло. А старшей кладовщице Лиде капканом переломало два пальца. Визгу было! Цыгане отменили крысиную осаду. Днем на складе распоряжались люди. Ночью – зверьки. Никто никому не мешал. Испорченные продукты списывали. Так и сосуществовали.

Новенький не обращал внимания ни на крыс, ни на людей. От работы не отлынивал. Но с цыганами не водился. На перекурах дымил «беломором» в сторонке. В бытовке приладил себе стол, чайник, сахар в железной банке. И чифирил на перерывах. Из своего угла натужно кашлял, как лает старый пес. Иногда, забывшись, тихо бормотал. За месяц о нем узнали, что зовут его Семен или Степан: когда надо, откликался на любое из двух имен, а нет, не откликался вовсе. Живет с матерью, старухой Астафьевой: думали, давно умерла. За что сидел? Бог его знает! Загремел по малолетке. «Откинулся» вот-вот. Знатоки пытались по наколкам расшифровать его биографию. Но из наколок были видны лишь пять точек, да банальная галка.

Отличал новенький лишь Таню. Ладненькая, со смеющимися глазами, она не обидно срезала верным словом или поговоркой заезжего искателя любви. Так смахивают пыль с одежды. Терпеть не могла принародного поношения бабами семейных тайн. Ту же одергивала: «Ну, ты еще его трусы наизнанку к доске почета прибей!» И затыкались.

   Как-то перед обедом водитель по забывчивости увез общий нож. Лида, ворча, ушла одалживаться к соседям. Степан-Семен молча передал Тане свой нож, с наборной ручкой.

   Обычно Таня объясняла бригаде задание, и смотрела на новенького: понял ли? Он выполнял. Лиду презирал. Если та, подбоченясь, – синий халат в натяжку по диагонали через зад и груди – зычно гремела «Вася!», и эхо в ужасе металось по углам склада, новенький отворачивался или уходил.

   – Эй, тебя тоже касается! – растерянно окликала Лида. – Сама говори со своим министром! – ворчала подруге. Но со злости даже за глаза не оскорбляла его. Боялась.

   С первыми морозами на складе заметили белую крысу. Мужики ржали – «ондатры на зиму линяют!» Женщины перепугались: эдакая гадость живучая от химии «мутирует». Хотели прибить. И вспомнили: осенью в больницу с приступом аппендицита увезли дальнобойщика. У него была ручная белая крыса. Почти лысая. Через редкие волоски просвечивало розовое тельце. Лапки, мерзкий хвост, и нос, как у всех альбиносов, тоже розовые. Словом, гадость! Напарник дальнобойщика уехал. Водитель после больницы заходил, спрашивал. Над ним посмеялись: забирай хоть всех!

   А теперь пропажа объявилась. Дохленькая, с тонким, гибким тельцем. Нахальной не назовешь – вздрагивала от всякого шума, но и трусливой – тоже! Если кто подходил, пряталась под железными шкафами с робами и инвентарем. Там в плинтусе нора. Убегать не спешила. Знала повадки людей. Из природного отвращения могут швырнуть, чем попало. Или, как хозяин, приласкать. Что только не вытворял он, пока напарник крутил колесо. Учил стоять на задних лапках на ладони. Ползать под штаниной. Пить из бутылочной пробки. И чем ярче были воспоминания, тем тоскливее было белой.

   Как-то электокарщик Мишка, мордастый и задиристый парень, из озорства подкарауливал с железным дрыном у шкафа альбиноса. Новенький подошел и отнял железяку. Цыгане насторожились. Они бездельничали поодаль на упаковках краски. Мишка выпрямился и покривил рот. В комбинезоне, армейском бушлате без погон и в черной «минингитке» навис над щуплым грузчиком.

   – И че дальше? – с расстановкой спросил Мишка.

   Новенький убрал дрын, вывернулся боком и заглянул под шкаф. Он сложил щепоткой пальцы и издал звук, что-то среднее между цоканьем языком и причмокиванием. Звал так с минуту, тихо и ласково. Из-под ящика показался нос с короткими блеклыми усами. Мишка и цыгане изумленно замерли. Бело-розовая мордочка осторожно ткнулась в пальцы грузчика. Тут в его руке появился скатанный мякиш хлеба. Белая лапками отняла его и исчезла под шкафом. Цыгане засмеялись.

   – Смотри-ка, жрет, сволочь! – обрадовался Мишка.

   –Тихо, ты, спугнешь! – сдавленно одернул бригадир. – Уйди оттуда!

   Мишка попятился.

   Грузчик протянул новый мякиш и позвал. Крыса пришла сразу. Она мгновение смотрела на человека, затем встала на задние лапки и взяла хлеб. Цыгане одобрительно загыркали на своем. У Мишки заблестели глаза. Он присел, чтобы лучше рассмотреть представление. Но крыса юркнула под шкаф, и цыгане загалдели.
   
Да, уйди, Миха, на хрен! Не видишь, она тебя боится! Степа, зови ее!

   Мишка обиженно попятился и встал возле бригады. Как только зверек выглянул, карщик снова присел и вытянул шею.
   
Смотри-ка! Умная тварь! – полушепотом обсуждали рабочие. – А морда-то как у профессора! У белых интеллект…

   К собранию подошли Лида и Таня. Крыса носом быстро ощупала указательный палец новенького, рыжую от табака кожу. Затем, шершавую ладонь. Подумав, она зацепилась когтями за рукав телогрейки, и, балансируя розовым хвостом, покарабкалась наверх. Мужики радостно загалдели и разрозненно захлопали в ладоши.

   – Какая гадость! – брезгливо и со страхом пробурчала Лида.

   – Ручная! – Таня радостно обернулась к мужикам.

   Тем временем крыса вскарабкалась на плечо, подняла мордочку и понюхала. Грузчик косился на нее, и словно бы жевал подобие улыбки.

   Скоро о белой знали все на участке. Складских изумляло даже не то, как крыса шла на зов, забиралась под ватник, копошилась там и мирно затихала в тепле на животе или подмышкой человека. А то, что этот нелюдимый мужик позволял ей делать все.

   Крыса узнавала его шаги. Лишь только грузчик садился за стол, белая семенила из-под шкафа. Прыгала через голенище кирзы, и по штанине карабкалась к плечу. Крыса упиралась лапками в подбородок и тыкалась мордочкой в нос: целовалась. Затем пряталась за отогнутый для нее лацкан телогрейки. Грузчик прямой, как палка, угловатыми движениями готовил крепкую заварку, а потом так же пил ее мелкими глотками и старался не потревожить зверька. Может, во сне белая вспоминала прежнего хозяина. И ей становилось так же тоскливо и одиноко, как тоскливо и одиноко бывало грузчику. А в воображении белой появлялись две неясные фигуры, не то крыс, не то людей. Это были дальнобойщики. Белой казалось, что она их когда-то видела и любила. Засыпая, она чувствовал, что от них пахнет бензином и машинным маслом. Но белая уже привыкла к грузчику и тоже любила его.

   Обедали они вместе. Грузчик крошил ей сыр, прихлебывал из кружки и смотрел, как зверек ест, перебирает лапками, и как чутко шевелятся ее короткие усики. Он разговаривал с ней. Крыса замирала, прислушивалась, а потом снова ела. Если ему надо было работать, он вынимал ее из-под ватника и осторожно усаживал на стол. Крыса смотрела ему в след, и короткими быстрыми подергиваниями нюхала воздух, словно кивала на прощание. Иногда, если грузчик задерживался на работе, она выходила из-под шкафа и ждала на столе. Рабочие посмеивались и одобрительно говорили цыганам: «Смотри-ка, ждет!» Своих крыса не боялась.

   На выходные или на праздник Семен-Степан приходил к проходной. Охранники его не пускали: склады опечатаны. Он шел прочь, попыхивая неизменным «беломором».

   – Забрал бы ее! – сказал Вася.

   – У матери кошка, – ответил грузчик. И странно звучал его хриплый от крепких папирос голос. Все привыкли к его немоте.

   Если кто-нибудь хвалил крысу или по-доброму шутил над их дружбой, грузчик слушал настороженно, боком, а потом хрипло смеялся, оголив беззубый рот с черными от чифира и табака клыками.

   Колышась всеми жирами, Лида заходила в подсобку в обед и, загородив проход, приказывала. Крыса пряталась за локоть хозяина и тревожно щупала носом воздух.

   – Что ты его дразнишь! – пеняла старшей Таня. – После обеда скажешь!

   – Подумаешь, Шапокляк какой! – бычилась та за своим столом.

   – Ну, и сука, ты! – с чувством говорила Таня, без прежнего юмора.

   Весной, перед праздниками на складах скопились машины. Все спешили разгрузиться-загрузиться. Говорили про укороченный день. Но работы было столько, что не управились бы и за неделю. К обеду многие складские и водители уже загуляли.

   – Вам бы харю залить, – лаялась с ними Лида, – а нам до полуночи склады опечатывать!

   Среди прочих на разгрузке прогуливался руки в брюки здоровенный водила. Он имел очень правильное выражение лица: тупое и злое на жизнь, за то, что торчит здесь, когда на автобазе товарищи на бровях провожают будни. Через распахнутые двери бытовки на столе он заприметил черти-откуда взявшуюся белую крысу. Тварь воровала не таясь. Глазами пошарил, чем бы запустить. Нашел! Ржавый диск на старых весах.

   Водила шайбой снес белую к стенке, на край стола, и радостно тявкнул: «Попал!»

   Оглушенная белая перевернулась на лапки и замерла. Водила нашел в углу швабру и шмякнул крысу по голове. Белая вытянулась – лишь дернулся ее розовый хвост.

   – Что же ты, курва, стол испоганил! – услышал мужик за спиной и обернулся.

   Цыгане у двери угрюмо смотрели на него и на убитую крысу.

   – Залезла, сука, – бодрым голосом призвал к забаве верзила.

   – Позови Татьяну! – приказал своему бригадир. – Щас Степа вернется…
   
Прибежала Таня, приковыляла Лида. Весть разнеслась быстро: побросав работу, собрались складские. Чувствуя недоброе, водила дураковато ухмылялся.

   Подошел Семен-Степан. В лицо ему не смотрели. Молча, расступились.

   Он уставился в угол на расплющенную мордочку зверька.

   Никто не понял, как щуплый грузчик опрокинул здоровенного водилу. Сначала тот рычал и бесился. Потом испуганно закрывал голову. Грузчик хитрыми ухватками не давал ему подняться и жестоко ковырял его кулаками и ногами. Молча и от того жутко. Миха, было, сунулся разнимать. Но отлетел к железному ящику, как щепка, и больше не рисковал. Когда водила благоразумно замер, мужики навалились. Но уняла Семена-Степана лишь Татьяна: она причитала, гладила его по щеке, и пыталась прижать его голову к своей груди. Он дернулся, не привыкший к ласке, и затих.

   – Это ж надо, так человека избить! – осторожно сказала Лида. Она боялась драк.

   Водилу подняли и увели. Он мычал угрозы. Грузчик постоял и пошел прочь.

   Спустя день жуткое происшествие потрясло город. Вечером грузчик напился и пошел к гадалке. «Ты уже одной ногой в тюрьме», – сообщила та. Урка в отместку за паскудное гаданье подкараулил у дома и пырнул ножом молоденькую дочь гадалки.

   – Бандитская рожа! – шипела Лида. – Зачем их вообще выпускают!

   Складские не понимали жестокости Степана. Таня отмалчивалась.

___

Photo Credit: Javierat

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>